Есть у ''пиньков'' одно произведение, большое такое, нудное, бедное, и ... великое, в самом деле наверное гениальное. Оно расположенно в альбоме Meddle (1971г.), Echoes называется, что на простом языке означает - ''эхо''. Оно завершает пластинку, занимая всю вторую сторону. Пинкфлойдоманы обычно не слишком задерживают на нём, на ''эхе'' своё ''высокое'' внимание, предпочитая более ''развитые'' их произведения. Но ''развитость'' - дело тонкое, сразу и не разберёшься как следует, не редко чуть ли не пол жизни нужно прожить, что-бы до сердца дошло то, что ... когда нибудь всё равно дойдёт.
Сперва писня поётся там, как и положенно. Печальная такая писня, тусклая. И хоть по тексту она и не имеет прямого отношения к грустной и правдивой древнегреческой истории, но всякий раз, когда я её слушаю, не могу я избавиться от этого двухсполовинойтысячелетнего образа, никак не могу, хоть подохни. Всему однако своё время, и вот ''пиньковская'' муза наконец срывается в монотонное бряцание современного электроинструментария. Короткая, словно обрезанная со всех сторон фраза басового инструмента, не выразительно повторяясь вновь и вновь, и составляет основу этой глубочайшей музыки. Лишь прямые, малоподвижные интервалы гитары, словно длинное, скучное удилище в руках плохого рыбака, да повизгивание клавиатуры по углам, да грубая, мужицкая поддержка барабана - вот и всё, что остаётся добавить. Остановилось оно - время. Нет его. Есть мы с вами. Каждый - себе.

Пусть не скучает наш Чапаев с пинкфлойдовой музой, языки учить ни когда не поздно, даже древнегреческий... И кальсоны чапаевские тогда не испортят естественной командирской красоты.